В плену у белополяков - Страница 65


К оглавлению

65

Непринужденно расположились за столом, заказали как свободные граждане кучу блюд, наелись до отвала, выпили пива. После этого зашли в парикмахерскую, с наслаждением вытянулись в креслах.

Благоухающие, гладко выбритые, мы шли в канцелярию местного полицейского управления и осведомились, как пройти в кабинет начальника. Нас тотчас же проводили к дежурному чину.

Могли ли мы себе представить, что дверь, закрывшаяся за нами, когда мы вошли к дежурному, откроется лишь для того, чтобы пропустить нас, шествующих в сопровождении конвоиров, в тюрьму.

— Зачем вам обязательно нужен именно начальник полиции? — пытливо всматриваясь в нас, спросил дежурный. — Может быть, вы согласитесь посвятить меня в суть вашего дела?

Разговор шел на польском языке.

Я выступил вперед и заявил:

— Нам от вас ничего не нужно. Мы хотели бы только просить вас о скорейшей отправке на родину.

— Да кто же вы такие и как сюда пожаловали?

— Мы…

Я замялся, словно кто-то подсказал мне, что не следует пускаться в откровенные объяснения, но какая-то сила уже несла меня вперед.

— Коммунисты мы. Бежали из польского плена. Прошли пешком сотни верст, — сказал я, решив, что лучше не затемнять дела, тогда скорей отправят нас домой.

Дежурный выслушал достаточно холодно. Затем неожиданно громко засмеялся.

Что бы это могло значить? Что смешного в наших объяснениях?

Все трое настороженно ждем.

Взяв трубку, дежурный звонит по телефону и с кем-то разговаривает. Содержание беседы до нас доходит плохо. Дежурный вызывает переводчика и приступает к составлению протокола. Улыбка не сходит с его лица.

С чисто немецкой педантичностью нам задают бесконечное количество вопросов.

Допрос закончен. Дежурный нажимает кнопку. Появляется стража, и нас куда-то ведут.

Это было неприятно. Все же мы уверены, что немцы ничего худого нам не сделают и что, вероятно, таков порядок выяснения вопросов, связанных с появлением перебежчиков из Польши.

Пройдя несколько десятков шагов, мы очутились перед трехэтажным длинным зданием. Нас вежливо пригласили войти. Не удивились мы и этому. Полагали, что направляемся в канцелярию, ведающую делами военнопленных.

Дом был выкрашен в белый цвет и имел очень приветливый вид.

Мы вошли внутрь, прошли по длинному коридору и, повернув налево, оказались в огромной комнате, уставленной множеством столов, за которыми восседали люди в штатском платье.

— Куда это мы пришли? — спросил я.

— Тюремный архив, — ответил немец.

«Тюремный архив! При чем же мы здесь? Что может быть общего у нас с германским тюремным архивом?»

Взглянув в окно, увидел высокую каменную стену и в ней большие железные ворота, у которых стоял часовой.

В канцелярии задержались мы недолго; нас вывели во двор и повели к воротам, которые я заметил из окна канцелярии.

Зазвонил колокол, возвещавший о прибытии новых заключенных.

Мы очутились на чисто подметенном огромном дворе и, сделав несколько шагов, вошли в двери четырехэтажного каменного здания с окнами, обнесенным решеткой.

Стало совершенно ясно, что нас привели в шнайдемюлльскую тюрьму.

Вот так братская встреча!

Иллюзиям пришел конец.

В канцелярии коменданта нас снова подвергли допросу, после чего отвели в камеру.

Подавленные случившимся, мы опустились на нары и не решались заговорить. После нервного подъема и лихорадочного оживления наступила реакция.

В камере кроме нас есть еще несколько заключенных. Знакомимся с ними. Расспрашиваем о жизни в Германии. Однако наши новые товарищи держатся настороже.

Их отношение резко меняется, как только они узнают, что мы большевики.

Они видят в нас «своих», ибо твердо убеждены, что мы из разбойничьей страны, где давным-давно упразднена частная собственность, где каждый может брать все, что понравится из вещей соседа.

Выясняется, что мы попали в компанию уголовных. Их в нашей камере десять человек; часть обвиняется в шпионаже.

Мы объяснили, что подвиги, за которые они сидят, беспощадно караются в Советской России.

Это был непростительный промах с нашей стороны, в чем мы вскоре убедились.

В камере довольно чисто.

В первый же день нам дали кофе из ячменя, картофельный суп; вечером снова принесли кофе.

Тюрьма затихает, чтобы снова жизнь началась поутру, но завтра будет таким же, как вчера, послезавтра таким же, как завтра…

И неизвестно, сколько дней нам предстоит провести здесь. Отсюда не убежать, это не госпиталь в Иновроцлаве…

Утром команда:

— Поднять койки!

С этого начинается день.

У тюремщиков бравая военная выправка. Связка ключей в руках как маршальский жезл. Затылок выбрит, и на нем три жирные складки. Тюремщик не зол и не добр. В нем нет ненависти ни к нам, ни к уголовным. Он только исполнителен. Он изучил правила шнайдемюлльской тюрьмы. Он поставлен здесь для того, чтобы эти правила уважались и исполнялись.

В правилах сказано, что страж и заключенный в разговоры не вступают. Немец не нарушает этого правила.

Да и к чему нам это?

Добрые немцы основательно строили свою тюрьму— вряд ли мы сможем бежать отсюда.

Мы заняты одной мыслью: как дать знать о себе советскому представителю в Берлине?

Уголовные потеряли интерес к нам с тех пор, как узнали, что за кражу большевики не гладят по головке. И, пользуясь тем, что их много, они держат себя вызывающе. От скуки лезут в драку, и Петровскому требуется большая выдержка, чтобы не реагировать на их провокационные выходки.

65