Мы молча обмениваемся крепким рукопожатием.
Наконец-то эшелон военнопленных сформирован.
Усаживаемся в вагоны.
Нас много.
Прежде чем попасть в эти вагоны, мы прошли суровую школу. Уцелели те, кто сумел сильно желать свободы.
Мы не будем бесполезным балластом в своей стране.
С поезда пересели на корабль.
На палубе группы. Бесстрастно рассказывают о прошлом; редко-редко у кого увлажнятся глаза.
Опять поезд.
В вагоне тесно.
Паровоз маленький, отапливается дровами. На остановках бегаем по вокзалу, прислушиваемся, нагоняем поезд уже на ходу.
Не хотим думать о прошлом. Ловим газетные строки. Страна оживает. Энтузиазм масс скоро переключится с военного фронта на трудовой.
Мы перебрасываемся короткими фразами с соседями и вновь жадно на маленьких полустанках ловим родную речь…
Перрон в Петрограде. Пережидаем, пока спадет волна пассажиров, хлынувшая с пригородного поезда.
Холодное петроградское утро.
Вереницей тянутся рабочие на фабрики.
Носильщики разгружают багажный вагон.
Люди трудятся, не замечая нас.
Наши руки соскучились по работе. Мм завоевали свое право на труд ценой невероятных страданий. Мы испытали пытки в лагерях «великой» Польши и каторжный режим в тюрьме «свободной» Германии.
Со скорбью вспоминаем товарищей, оставшихся в Стрелкове. Не обещаем мстить за них, — это сделают там, на месте, рабочие и крестьяне будущей свободной Польши, — но все же мы не можем говорить без проклятий об этом маленьком клочке земли, где наши товарищи, вероятно, нашли свой последний «приют».
Народ схлынул.
Выходим с вокзала в город и медленно шагаем по тихим в эту раннюю пору улицам.
Мы дома.
Помещичья экономия.
Деревенский староста.
Негодяй.
Благочинный.
Прошу извинения, господа.
Говорить.
Все равно.
В карцер.
Двадцать пять.