В плену у белополяков - Страница 7

Наконец усталость овладела всеми; мы, тесно прижавшись друг к другу, крепко уснули.

Был, вероятно, уже полдень, но в наглухо запертом сарае было темно. Дышать становилось все труднее.

Никто из нас не решался обратиться к конвойному с просьбой открыть двери. Это грозило новыми пытками.

Нас бросили, как зверей, в клетку, с той лишь разницей, что зверей обычно кормят.

Мы боялись потерять рассудок. По отдельным бессвязным словам, доносившимся до нас, мы чувствовали, что безумие уже охватывает некоторых товарищей и грозит перейти в массовый психоз.

Относительно благополучно было в нашей группе, и этим мы обязаны были Петровскому.

Человек большой физической силы, он принес с собой настойчивость северян и их уменье без жалоб переносить лишения. Он обладал юмором, который не покидал его при любых обстоятельствах, и отличался необычайной чуткостью. В нем чувствовался организатор.

Он старался внушить нам, что даже в таком положении не следует терять надежды, С ним все казалось проще, и огромное желание вырваться из плена представлялось легко осуществимым.

Время протекало в мучительной бездеятельности. Охрана забыла о нашем существовании, либо считала нас надолго выведенными из строя.

Мы собрались было опять поспать, когда дверь пакгауза раскрылась и раздалась команда:

— Вставать, выходить во двор!

Окрики, свист шомполов, удары прикладов.

— Наверно, расстреливать ведут, — говорили в рядах.

— Бросьте глупить, — зашипел на них Петровский.

Нас подвели к товарным вагонам.

Петровскому нанесли несколько ударов по лицу, но он молниеносным прыжком вскочил в вагон, не выпуская моей руки, и при помощи товарищей с трудом протащил меня к себе под улюлюкание командиров.

Все тело ныло. Голова тяжелая — не поднять. Пошарил в темноте около себя и руками нащупал чьи-то ноги.

— Кто?

— Петька?.. Молчи, а то еще добавят, — говорит Петровский (это был он). — Держи голову ниже, лежи и не смей разговаривать. Положи голову мне на спину, она заменит тебе подушку.

Я кладу свою израненную голову на спину Петровского и пытаюсь заснуть, а слезы обиды и унижения текут ручьем.

Он чувствует это, но молчит.

Вспоминаются почему-то далекие годы работы в лесу… Срубишь дерево, оно с треском валится на землю, и гул идет по всему лесу.

Однажды товарищ погиб, задавленный деревом — не успел отбежать. Умирал в лесу. Вокруг было торжественно и бело…

Здесь десятки друзей гниют среди отбросов — умерли не в бою, а под палочными ударами…

А ведь впереди маячила Варшава.

Под мерный стук колес я начинаю бредить. Я иду в бой, в решительный бой. Я должен взять последнее препятствие.

Я кричу:

— Ур-а-а!..

— Цо, холера! — раздается грозный окрик.

Скрипнула дверь, два солдата бросились избивать прикладами всех лежащих в вагоне. Происходило это в темноте и поэтому было еще более ужасно.

Посторунки били до тех пор, пока не устали.

— Что с тобой? — спросил меня шепотом Петровский.

— Не знаю, мне почудилось, что вновь в полку.

— Чудак, будь осторожен, а то все погибнем ни за грош.

— Хорошо, я буду крепиться, постараюсь не дремать.

Вагон продолжает мерно катиться по рельсам.

Куда нас везут?

Остановка. Скрипят двери вагона.

— Приехали. Вставать, скурве сыне! — кричат поляки. — Зараз бендзем выходить!

Все поднялись. Кто-то набрался смелости и спросил посторунка, на какую станцию приехали. Вместо ответа — удар прикладом.

Выходим на платформу. Строимся по четыре в ряд.

На станционном здании читаю надпись: «Волковыск».

— Это недалеко от нашей границы. Если наши возьмут Вильно, они до нас быстро доберутся.

— Ходзи! — командует унтер-офицер.

Караульные окружают нашу группу тесным кольцом. Мы идем вперед. Я повис на мощном плече Петровского.

Подходим к огороженному колючей проволокой зданию. На изгороди дощечка с надписью: «Управление волковыского коменданта».

После утомительного пути мы вновь стоим у дверей «дома отдыха», устроенного добрыми католиками.

Больные, поставленные на ноги при помощи чудодейственного лекарства, настоенного на шомполах и прикладах, — мы, как евангельское стадо, ждем пастыря, который принял бы нас на свое попечение.

Мы голодны. Наши ноги натружены. Какая Мария-Магдалина их омоет? Нам холодно. Мы зябнем. Наши тела покрыты ранами. Кто исцелит их?

Мы прошли через страну, бог которой возложил на нее высокую миссию отстоять Европу от варваров, несущих смерть и разложение.

Мы не можем жаловаться на отсутствие расположения со стороны этого бога. Мы вновь стоим у входа в одну из его обителей и уверенно ждем таких же милостей, какими он уже не раз награждал нас в своей неизмеримой щедрости.

Мы ждем…

На крыльце появляется фигура, закутанная в черный балахон. Два широко расставленных глаза охватывают сразу частокол забора, колючую изгородь, штыки конвойных. Взгляд скользит по нашей группе. Лицо искривляет усмешка.

Представитель бога, подобрав сутану, спускается со ступенек и проходит мимо нас.

Конвойные почтительно провожают его взглядами.

Представитель бога отбыл. Потомственный сапожник Федька Бодров незаметно посылает вслед сутане три плевка. На пыльной земле расплываются густые пурпурные пятна.

Я смотрю на беззубое лицо Федьки и думаю о том, сколько ударов осилят еще легкие и печенка Федьки в стране милосердного бога.

Мое внимание отвлечено. На крыльце появляется с отечным немолодым лицом офицер.